в этом был я. Желая хоть чем-то помочь жене и дочери, вынужденных бежать в Париж, и не имея никаких денег, я попросил его в Москве, где в это время он часто бывал и, как с восторгом говорил, «ногой открывал все двери», передать им маленькую коробочку, хотя и с серебряными, но старинными украшениями в надежде, что они их смогут продать. И не предупредил Алика, что они и впрямь чего-то стоят. У него почему-то возникли проблемы на таможне, легко разрешившиеся, но он был вполне заслуженно на меня сердит. Я, конечно, не хотел его подставлять – просто в это время иногда плохо понимал, что делаю.

За кофе Алик попытался мне все объяснить – он был такой маленький, худенький, совсем седой и нас уже так мало осталось, что мне очень хотелось во всем его поддержать (а ведь я много лет из-за него не печатался в «Русской мысли»). Но то, что я услышал, мне не казалось правильным. Начал он с того, что Милан со своей кипрской фирмой наверняка из КГБ или мафии. Это было возможно, хотя никаких доказательств не было. Потом перешел к христианской вкладке Свиридова, христианским передачам, которые вела по московскому радио Ирина Алексеевна, действительно, становившаяся после семейных трагедий и на девятом десятке может быть еще более религиозной. Из этого Алик тут же сделал вывод, что зависимость Ирины Алексеевны от Московской патриархии возрастает, а Патриархия – это КГБ, и Ирина Алексеевна превратила «Русскую мысль» в орган КГБ и потому Алик и Арина, которые этому сопротивлялись, были уволены. Но я знал, что для увольнения Алика и Арины были другие причины, финансовые и рабочие, что христианская вкладка – вынужденный шаг, что «Русская мысль», конечно, из-за растущих проблем становилась хуже, но никак не органом КГБ. И, конечно, отказался подписать письмо Алика об этом в службы безопасности Франции.

Через пару дней нам с Томой позвонила Фатима Салказанова и пригласила нас в гости. Незадолго до этого уволенная с Радио Свобода, поскольку парижское ее бюро закрылось, она недолго проработала и в «Русской мысли» и теперь ушла оттуда из солидарности с Аликом и Ариной, а может быть, из-за понизившейся зарплаты. Я очень любил бывать в ее гостеприимном доме, мы охотно приехали, но приглашение было не случайным – у Фатимы в гостях был и Алик, и они вдвоем попытались меня убедить подписать это письмо. Фатима вручила мне копию собственного, очень резкого и несправедливого письма Ирине Алексеевне (оно у меня сохранилось), где несмотря на то, что они с Аликом были союзниками, утверждалось нечто прямо противоположное тому, что писал Алик. Тот писал, что Ирина Алексеевна является рупором Московской патриархии и следовательно, КГБ, а Фатима, как «православная осетинка» была возмущена тем, что униатка Ирина Алексеевна с помощью Свиридова делает все, чтобы подорвать авторитет Московской патриархии и святейшего патриарха. Я попытался коротко сказать, что все это очень несправедливо, напомнить, что не знаю ни одного человека, которому не помогла бы добрейшая Ирина Алексеевна, и мы с Томой уехали. Но Алик отправил свое клеветническое заявление в службы безопасности Франции, откуда его переслали Иловайской. Она не стала печатать его в газете, как сделала много раньше с подобным же клеветническим письмом Синявского, Любарского и Эткинда в американские службы безопасности (в надежде перевести на себя американское финансирование «Русской мысли»). Но на собрании редакции прочла заявление Алика (не знаю, были ли там еще чьи-нибудь подписи). После чего Алик, вопреки здравому смыслу, собрал человек пять на митинг протеста (не знаю, на Фобур-Сент-Оноре или во дворе, под окнами).

Вернувшись в Москву, я обнаружил, что и здесь он со своей безумной энергией успел многих убедить в справедливости возмущения и обоснованности выводов. Оказалось, что письмо, подобное письму Алика, собираются куда-то отправлять Сергей Ковалев, Лара Богораз и все «Общее действие». Лара тут же предложила мне его подписать. Я безуспешно пытался убедить и ее и Сергея Адамовича, что положение гораздо сложнее, чем им на расстоянии и по недостоверным рассказам Алика кажется, что Ирина Алексеевна – человек замечательный и героически сражающийся за «Русскую мысль». Все было бесполезно. Они не только отправили это коллективное оскорбительное письмо Ирине Алексеевне, но Лара еще и опубликовала его в «Литературной газете» большую и очень неприятную статью под названием «Безработный Гинзбург» (номер от 10 ноября 1992 года; в этой все еще полугэбэшной газете Богораз опубликовали, кажется, в первый раз), где называла Ирину Алексеевну синьорой Альберти, которая смела поднять руку на «их диссидентскую газету». Лара пересказывала многое из письма Алика, утверждала, что диссидентов в «Русской мысли» не осталось, забыв Наташу Горбаневскую, Ольгу Иоффе, Ходоровичей и многих других; объясняла, что она дважды отказывалась от подписки на газету (в первый раз после того, как Иловайская в интервью газете «Коррера делла Сера» позволила себе публичную клевету в адрес покойного А. Д. Синявского). О том, как вел себя Синявский в Париже, Ирина Алексеевна знала много лучше жившей в Москве Лары, а свое сотрудничество с КГБ в Москве в сороковые – пятидесятые годы он сам вынужден был описать в автобиографической книге «Спокойной ночи». Кроме того, диссидентской газета становится, когда ее издают или хотя бы редактируют диссиденты (как «Хронику текущих событий», «Бюллетень В», «Поиски и размышления»45, «Гласность»), но ни один из диссидентов никогда и ничем не помог «Русской мысли» не то что копейкой, но хотя бы в ее распространении в России, в то время как газета всех вокруг себя собирала, печатала, платила высокие гонорары и оклады, помогая многочисленным диссидентам – и не только тем, кто в ней работал. Лара с возмущением писала, что ей, несмотря на отказы, продолжают присылать газету, что ее присутствие в списке подписчиков нужно Иловайской-Альберти. Но к этому времени Лара и от меня и, вероятно, от других уже знала, что фонды, интересующиеся диссидентами, давно уже ничем не помогают «Русской мысли». Просто Ирина Алексеевна, продолжая рассылать всем нам газету бесплатно (ни один из диссидентов никогда даже за подписку не заплатил), была и умнее и бесконечно добрее Лары. Вместо того, чтобы сказать спасибо за все то, что диссиденты получили от «Русской мысли», и пожалеть, что наступили трудные времена, и Ковалев, и Богораз, и другие писали Иловайской с «непарламентскими выражениями». Все это было очень грустно. В довершение обиды к этому письму «Общего действия» присоединилась и Елена Георгиевна Боннэр, которая уж точно могла бы понимать больше, чем возбужденные Аликом москвичи. Но она выслушала пару клеветнических